Таежный гамбит. Страница 2

Поспать Суглобову Мизинов позволил. Однако от командования разведкой его освободил. Мало ли что наделает такой идейный за линией фронта? Да еще людей погубит. Поразмышляв немного, Мизинов назначил Суглобова вестовым при штабе. Должность, конечно, отнюдь не капитанская, но что делать! Люди гибнут, понятное дело, заменять их трудно, война, сами знаете. Дальше посмотрим. Командиры рот тоже немало рискуют…

Все это по возможности мягко батальонный объяснил наутро Суглобову. И прочитал в его глазах затаившуюся злобу. Пылающую злобу анархиста…

Когда Мизинов вернулся в штабную землянку и рассказал офицерам о завтрашнем наступлении, его сообщение было встречено весьма холодно. Об этом открыто не говорили – не принято, но в глубине души на успех надеялись мало. Мизинов видел это по глазам многих офицеров. Из дальнего угла землянки на него сверкали колючие глаза Суглобова. Они, казалось, говорили: «Ну что, где теперь твой патриотизм?»

Мизинов и сам прекрасно понимал, что единственная помощь в такой ситуации – артиллерия. Иначе…

«Иначе мы не только не прорвем оборону немцев, но даже не дойдем до их укреплений», – грустно заключил капитан.

Основания такому скепсису были, и немалые. На позиции Шельзин – Краюхи – Загладница русская дивизия стояла против немецкой уже несколько месяцев. Атаки если и предпринимались, то все были неудачны – с обеих сторон. От деревень остались лишь кое-где торчащие печные трубы. Параллельно первой линии русских траншей тянулись десятки других, с интервалом шагов на сто друг от друга, глубоких, с блиндажами, но в это время уже порядочно запущенных и загаженных. Все они пересекались бесконечными, узкими, извилистыми ходами сообщений. Получался целый лабиринт, разобраться в котором было нелегко. То там, то сям торчали из земли деревянные крестики из палок и досок, некоторые совсем свеженькие, некоторые уже готовые упасть… Кое-где – надписи чернильным карандашом, от старых дождей трудно разбираемые…

К вечеру войска стали заступать на позиции. В первую линию стал Коростельский полк и егеря. Коростельцы справа, егеря – слева. В резерве за коростельцами стал Евтихиевский полк, где одним из батальонных был Мизинов. За егерями стали бойцы Гурьевского полка. На утро назначили атаку коростельцев и егерей.

Многим не спалось в ту ночь. Мизинов то и дело вспоминал рассказы профессора академии, перед закрытыми глазами проносились окровавленные трупы, разрывы снарядов, летящие в воздух колеса телег, злобные глаза Суглобова. Беспокойно провозившись три-четыре часа, он уснул только перед самым рассветом.

… Все проснулись от дикой канонады. Началась артиллерийская подготовка. Из штаба дивизии прибыл вестовой с приказом атаковать в три часа дня.

Как и опасались, подготовка была далеко не такой, о которой Мизинову говорили в штабе. Никакой дополнительной артиллерии наступающим не дали вовсе. И хотя грохот получался внушительный, но эффект, конечно, был слабый. Над немецкой линией разрывы снарядов поднимали облака пыли. Но разрушить трехдюймовками долговременные немецкие укрепления, блиндажи в несколько накатов бревен, с саженными настилами земли – об этом нечего было и думать.

Вся надежда была на бригадную артиллерию подполковника Васильева. Но что мог сделать Васильев с восемью пушками на фронте целой дивизии? После восьмичасового грохота, в ошалевшем состоянии, с шумом в ушах (многие забывали держать рот открытым и ваты в уши тоже не клали), офицеры мизиновского батальона отошли немного в сторону, поднялись на самое высокое место, откуда немецкие позиции были видны довольно хорошо. Однако ни простым глазом, ни в бинокль ничего разобрать было нельзя. Над всей немецкой линией стояло густое сплошное облако дыма. День выдался солнечный и совершенно безветренный. Посмотрели на часы – половина третьего. Все спешно спустились в землянку.

Ровно в три часа вся артиллерия замолчала, как отрезала. Телефонист у батальонного телефона сообщил:

– Вашвысокородь, из штабу передают – коростельцы и егеря пошли!

Все сняли фуражки и перекрестились.

Что «пошли», все почувствовали по бешеной стрельбе, которая началась по всей немецкой линии: винтовочный лай, таканье пулеметов, свист шрапнели над первой линией и буханье нескольких тяжелых батарей, которые сразу же стали бить по ближним и дальним резервам, то есть по Евтихиевскому и Гурьевскому полкам.

Несколько двухсаженных фонтанов земли взлетели к небу совсем близко от блиндажа Мизинова. Офицеры выскочили в окоп и, стоя во весь рост и прильнув к биноклям, изо всех сил старались разглядеть и понять, что там впереди.

На пороге землянки, не отпуская трубки, полулежал телефонист. Голос у него прерывался:

– Вашвысокородь, коростельцы остановились!..

По вмиг изменившемуся характеру стрельбы впереди стало ясно, что там творится что-то скверное. В немом молчании прождали еще минут пять. Вдруг снова голос телефониста, на этот раз радостный:

– Вашвысокородь, из штабу передают – егеря дошли и заняли окопы!

И сразу же с души словно камень свалился. Вокруг закричали, как один:

– Кавалерия, кавалерия!

Рев был дикий, радостный, оглушительный. Ни на каких смотрах и парадах так никогда не кричали. Слева внизу, в лощине, довольно близко от мизиновского блиндажа, стоял, спешившись, какой-то кавалерийский полк. Мизинову показалось, что это гусары Мариупольского полка. А они, видимо, только и ждали подбадривающих криков. Выскочили вперед офицеры. Слабо донеслась команда:

– По коням! Садись! Рысью ма-арш!

Эскадроны один за другим двинулись и сразу же перешли в галоп. Но еще не выходя из поля зрения Мизинова, вдруг сбивчиво остановились, покрутились на месте и полным ходом пошли назад. И в один момент прекратился и крик. Заняли егеря первую линию немецких окопов и были выбиты или просто не смогли до нее дойти, как коростельцы, но всем стало ясно, что радость была преждевременной, что никакой победы нет и что кавалерии там делать нечего.

Через полчаса стало известно, что атака отбита по всей линии – и у коростельцев, и у егерей – и что потери ужасающие. Немцы еще какое-то время отвечали тяжелыми снарядами, но к вечеру все стихло. И до самой ночи мимо блиндажа Мизинова таскали коростельских раненых.

На следующий день Мизинов услышал, будто командующий армией был очень недоволен, говоря, что войска не желают по настоящему драться и симулируют атаки…

«Симулирует атаки! – грустно усмехнулся капитан. – Веселый разговор!»

В тот же день вечером стало известно, что послезавтра приказано атаковать гурьевцам и евтихиевцам.

«Вот оно! – пронзила Мизинова острая мысль. – Это конец. Ведь и теперь никто специально для меня не подготовит хорошую артподготовку. Может, прав Суглобов? Штыки в землю – и по домам?»

От таких мыслей, он знал по опыту, его могла отвлечь только реальная работа. На удачу, прискакал вестовой офицер из дивизии и приказал составить диспозицию. Мизинов уселся рядом с ним на почерневшую лавку под свисающей с потолка коптящей керосинкой.

Для боев всегда велась строгая очередь. В полку батальонам, а в батальонах – ротам. На этот раз батальонам приходилось идти так: первому, третьему, четвертому и второму. Мизиновский батальон был в полку первым. Из каждого батальона атаковать должны были по одной роте. Из первого батальона шла вторая рота. При успехе в прорыв должен был броситься весь полк.

Когда вестовой ускакал, командир и отвел Евтихиевский полк на передовую, где еще недавно были коростельцы. Тут же сообщили подробности предстоящей атаки. Артиллерийская подготовка, как и в прошлый раз, начнется в шесть и продолжится почти сутки, до четырех утра следующего дня, когда ротам по часам подниматься и идти в атаку. Вторая рота занимала исходное положение в передовом окопе. После ее выхода по ходам сообщения выходят в поле, не задерживаясь, девятая, пятнадцатая и пятая.

– Таким образом, – говорил командир полка, – в указанную минуту, без всяких дополнительных приказаний, весь боевой порядок начинает одновременное движение. Между параллелями – около ста шагов расстояния.